Решение Кафедры Богословия Богословского факультета Афинского Университета удостоить меня высокого академического звания почетного доктора основывается, несомненно, на моем многолетнем служении в области усиления межхристианской и межправославной деятельности Матери-Церкви, Вселенской Патриархии, в Православной Церкви и в христианском мире вообще. Вот почему я чувствую необходимость поблагодарить от всего сердца Ректора Афинского Университета Михаила Стафопулоса и уважаемых членов Ректората, Декана Богословского факультета Илью Иконому, Заведующего кафедрой Константина Скутериса, всех преподавателей и студентов за столь высокую честь, а также и за добрые слова в адрес моего богословского свидетельства и церковной диаконии.
Как смиренный иерарх Великой Церкви Христовой считаю, что эта честь оказана Вселенскому Престолу веками идущему по тернистому, но всегда светлому пути страданий и свидетельства Православия. А это еще одна причина выразить мою благодарность всем, кто своим присутствием придает особую торжественность этому скромному академическому мероприятию.
Решение Богословского факультета и сегодняшнее мероприятие выявляют неразрывное внутреннее единство между церковной диаконией и Богословием. Оба понятия взаимосвязаны и взаимоопределяются в органическом функционировании тела Церкви. Первое — как гарантия, а второе — как логический продукт полноты духовного опыта церковного тела. Любой отрыв богословия или церковной диаконии от универсальности опыта церковного тела приводит богословие к индифферентному метафизическому или чисто академическому мышлению, а церковную диаконию к искушению дойти до иерократической деформации структур Церкви. Последствия этих отклонений в исторической жизни Церкви оказались слишком болезненными для истинного осуществления церковного тела.
Общим критерием контроля самосознания церковной диаконии и богословия является священное предание, которое, если оно ощущается как верность истинным источникам и готовность служить под покровительством Святого Духа, определяет стабильные рамки и основные направления непрерывного продолжения веры и опыта, приспосабливая соответственно евангельский дух к конкретным требованиям каждой эпохи и на каждом месте. Истинный динамизм священного предания превращает извечный церковный опыт в постоянную историческую реальность, не изолируя и не упрощая саму суть, не подделывая и не искажая существенного содержания веры. Этот процесс всегда ставит Церковь перед конкретными реальными проблемами в каждой эпохе и посредством богословской дискуссии активизирует обновленную функцию предания в жизни Церкви. В рамках этой продолжительности и обновления понимается (или, хотя бы, имеется возможность ее лучше понять) современная миссия Богословия.
Нашу эпоху можно назвать эпилогом большого исторического периода, во время которою коренным образом отрицались ценности христианской веры и учения. Конечно, начиная уже с эпохи протестантской Реформации вплоть до XVIII в., эти ценности были отрицательно заряжены средневековыми отклонениями богословия, а также воинственным духом конфессиональных конфликтов расколотого христианства. Эта напряженность решительно повлияла не только на характер, но и на функционирование богословия в теле Церкви. Церковный раскол христианского мира неизбежно определил и внутренний раскол критериев богословия. Естественным следствием этого процесса явилось, с одной стороны, апологетическое движение к самодовольной конфессиональной обособленности, а с другой полемический взрыв против любого противоположного конфессионального богословия, которое отвергалось всегда заранее как сотириологическая опасность.
Reaching for the Stars
Естественно, глубокий кризис конфессионального богословия ограничил свое традиционное влияние на общество, и широкие области духовной жизни народов были оставлены без внимания. В этих областях свободно развивались новые гуманистические идеи с ярко выраженными антицерковными или даже антирелигиозными тенденциями, которые были систематизированы в эпоху Просвещения (в XVIII в.) и идеологии (в XIX в.). Богословское слово было социально вытеснено под натиском автономного динамизма идеологических систем, которые, при содействии всесильного государственного авторитета и восторженных тенденций интеллигенции, определили в новом времени новую духовную и социальную карту христианского, в основном, мира.
Этот вызов времени был особенно опасным для самой миссии Церкви в мире и пробудил от летаргии застрявшее в однозначных конфессиональных противостояниях богословие. Ослабление конфессиональной напряженности стало уже настоятельной необходимостью для серьезного противостояния богословия идеологическому отрицанию миссии Церкви. В этой перспективе авангардную роль играет Послание Вселенской Патри¬архии всем христианским Церквам и Конфессиям (1920 г.) о преодолении конфессиональных разногласий и развитии более тесного сотрудничества. Дух этого патриаршего Послания создал положительные предпосылки сближения христианских Церквей и Конфессий посредством неофициальных Встреч в период между двумя войнами и официальных институционных выражений после войны. Создание Всемирного Совета Церквей (1948 г.) с участием Вселенской Патриархии и других поместных Православных Церквей, ускорило сближение и расширило сотрудничество христианского мира. Многосторонние и двусторонние богословские диалоги современного Экуменического движения являются зрелыми плодами этих инициатив и Православная Церковь после решений Всеправославных Совещаний уже проводит официальные Богословские диалоги почти со всеми церковными организациями христианского мира
Таким образом, современная миссия Православия определяется в большой степени этими новыми перспективами, сформировавшимися в межправославных и межхристианских отношениях. Эти новые перспективы уже являют собой постоянный призыв к приспособг лению проблематики и православного богословия. В самом деле, православное богословие веками развивало сильный, но оправданный противоречивый дух для того, чтобы защитить православное предание и духовность от различных форм латинского или протестантского пропагандистского давления, которое достигло своего апогея путем активизации на уровне Унии и протестантского миссионерства в православном мире. Тем не менее, большой вклад православного богословия координировался с конкретными историческими проблемами эпохи. Но эти проблемы определили не только остроту противостояния, но и все развитие богословской аргументации, которая, конечно, не имеет прямого отношения к современной проблематике межцерковных отношений Православной Церкви, И это понятно, так как Православная Церковь в мерном случае отрицала любое богословское сближение, а во втором, официально поощряла ускорение богословского диалога для более быстрого продвижения идеи церковного единства христианского мира.
Конечно, приспособление проблематики к новым условиям влечет за собой и обновление всей методологии и аргументации православного богословия ради его более эффективного свидетельства в рамках современных двусторонних и многосторонних диалогов. Однако, обновление богословского стова обязательно втечет за собой установление стабильных богословских критериев посредст вом которых станет возможным сохранение истинного продолжения традиции и обновления. Динамизм святоотеческого предания остается всегда единственным и бесспорным богостовским критерием как для преодоления поляризации между формой и содержанием, между буквой и духом, характеризующей тенденции консервативной и противоречивой интровертированности, так и для выявления постоянной ценности и экуменической миссии Православия Двусторонние и многосторонние богословские диалоги стимулируют постоянно православное богословие посредтсвом множества вопросов переносящих ось богословской проблематики за ее традиционные координаты и требующими современного свидетельства Право¬славия с внутренней последовательностью и экуменической перспективой.
1. Вопрос об отношении религии и общества как в общей проблематике, так и в частной европейской реальности, связан с потрясающими и, во многом, непредвиденными политическими, идеологическими и социальными переменами, происходящими с поразительной быстротой в странах Восточной Европы и открывающими новые перспективы для всего человечества. Современный человек стоит с удивлением и недоумением перед этими космогеническими событиями и лихорадочно ищет их глубокие причины и открывающиеся перед ним новые перспективы.
Однако, все признают, что эти события открывают перед Европой и, вообще, перед всем миром новую эпоху. Все анализы, которые проводились доныне, и продолжают проводиться, направлены на общий поиск аутентичного духа и истинного смысла происходящих перемен. Высшим критерием этих анализов является сама внутренняя логика перемен, которая возникает из глубочайшего кризиса в структурах современного общества. Сходство точек зрения аналитиков реформ связано, конечно, с одной стороны, с известной формулировкой о необходимости реформ и с другой с утверждением стабильных координат всего пути предпринимающихся реформ.
В самом деле, реформатороры заявляют о своей решимости перестроить общество на основе новых принципов перестройка и нового духа гласности. а аналитики, несмотря на их понятный скептицизм в вопросе окончательного достижения успеха поставленных целей, не ставят под сомнение искренность намерений и правильность своего выбора. Существует общее мнение о том, что в беспокойной Европе развивается дух новой эпохи, который уврачует раны европейских народов от Второй Мировой Войны, с одной стороны, и от гнета тоталитарных режимов, с другой.
Тем не менее, анализы ограничиваются, с характерным самодовольством и идеологическим предрассудком, географическими, в основном, рамками осуществляемых реформ, т.е. их значением для стран так называемого реального социализма и обходят молчанием в односторонних оценках экономического характера, значение этих реформ для всей Европы и для мира вообще.Такой анализ не только не полон но и статичен, так как не вникает во внутреннюю динамику духа реформ. Отчуждение этого духа активизирует скрытые силы и дает результаты, которые не только не предвиделись самими инициаторами реформ, но и которые заставляют нас задумываться над ходом этих реформ. Резкий взрыв националистических требований возникающий из самого чрева идеологически угнетенного этнизма, с одной стороны, и крайних выражений религиозного и конфессионального антагонизма, с другой, не могли предвидеться инициаторами реформ в таком объеме и в таких размерах, в каких они проявились. Поэтому само собой разумеется, что аналитикам еще невозможно объективно оценить события.
Соответствующий скептицизм возникает и по поводу оценки значения этих реформ для всей Европы, так как разрушение всякого рода стен выявило, не только единство географического пространства, но и форму духовного наследия всех европейских народов. Однако, если возведение стен вводит некое обоюдное географическое определение различных политических, идеологических и социальных систем, то разрушение стен приводит в действие двустороннюю динамику отношений, которая не может не повлиять на социальные структуры народов Западной Европы. Ведь сами заявления инициаторов реформ об общем европейском доме, независимо от того как они его понимают, подразумевают внутреннюю перспективу этого двустороннего движения, последствия которого нелегко описать до того, пока реформистские изменения не придут к какому-либо результату и не определится новая картина Европы. Тем не менее, предпринятые стабильные шаги указывают на сделанный выбор и на путь реформ, и поддерживают ожидания о рождении новой Европы, свободной от стен различных систем:
а.Ни у кого не вызывает сомнений тот факт, что для идеологии наступил период кризиса. В этом духе было высказано мнение о том, что осуществляемые реформы в самом деле определяют конец эры идеологии через распад идеологической системы реального социализма. Однако, такое трактование рискует оказаться ошибочным, если оно будет основано только на разрушении стен или крахе социалистических режимов, так как формирование и общественное принятие принципов различных идеологических систем предшествовало их отождествлению с конкретными режимами или возведением "железного занавеса". Конечно, сочетание идеологии с государственной властью явилось, как известно, странным и противоречивым историческим компромиссом, который, хотя и давал обеим сторонам желанные временные выгоды, нес внутри себя семена антагонизма и перспективу разложения.
В самом деле, государственная власть, с одной стороны, объединилась с идеологией ради абсолютизации своего господства, а идеология, с другой стороны, примирилась с этим союзом ради широкого распространения своих принципов, несмотря на свое сдержанное или даже отрицательное отношение к государству и к государственной власти. Поэтому само собой разумеется, что разрыв этого союза конечно не определяет конец идеологии, однако и не устраняет той ответственности, которая ведет идеологию к периодическому внутреннему кризису и к неизбежному процессу очищения и модернизации принципов системы.
б.Государственная власть наооборот, существенно не пострадала от разрыва союза с идеологией, потому что, с одной стороны, она имеет самостоятельное общественное и уставное обоснование, а с другой, потому что уже взяла на себя инициативу проведения новых уставных и социальных реформ. Таким образом, формируется какая-то новая форма государственной власти, которая сбросила с себя маску господствующей идеологии и одела маску нового этатизма. Это формирование освобождает, с одной стороны, государство от сковывающих принципов господствующей идеологии, но не ограничивает абсолютизм его властей, так как они берут свое начало из новой политики и теории европейского образа мыслей и определяют уставную основу и институциональное выражение современного этатизма.
Итак, формирование облика нового государства в рамках Государства-Нации и Государства-Права, с закрепленным свободным выражением фундаментального конституционного принципа господства народа станет новой реальностью. уравнительной и однозначной атропологии официальной идеологической системы, активизировал его угнетенные личные свободы и расширил содержание его общественной роли. Через религиозный облик человек ищет полноту содержали, свободы сознания и своих прав, через свою национальную особенность он сознает более непосредственно содержание своей социальной функции и, наконец, через принцип господства народа он открывает в более полной мере права гражданина. Угнетенный и духовно ампутированный человек получил наибольшую выгоду от социальных реформ, которые косвенным образом подготовил своим пассивным или активным сопротивлением догматизму государственной идеологии и прямо ускорил настойчивым выражением своей воли утвердить свои же личные права. Конечно, необдуманные вспышки националистических требований возможно ведут к замедлению темпа реформ, однако возврат к прошлому невозможен.
в.Народ снова получил свои политические, социальные и личные свободы, которые были ограничены или даже упразднены союзом государственной власти с принципами господствующей идеологии. Строгое навязывание государством принципов антропологии и социальной теории идеологической системы, ограничивало не только приемлемое содержание идеологического облика индивидуума, но и его функциональные отношения в социальной среде, осуждая любой другой образ человека или общества. Разрыв этого союза раскрепостил по-настоящему человека от автономной,
Идеология, избавившись в социальном аспекте от своего подчинения государственной власти и дезорганизованная внутри настойчивой государственной опекой, потеряла свой авторитет и должна была заменить антирелигиозный догматизм более умеренными диалектическими категориями. Таким образом, религия берет на себя ответственную роль на всем пути социальных реформ, не подготовившись, однако, должным образом к этой важной миссии. Непредсказуемые конфессиональные конфликты являются еще одним источником недовольства государственной власти, потому что, с одной стороны, снижают эффективность уже желаемого вклада Церкви, а с другой, способствуют проникновению иностранного религиозного или политическиого вмешательства на всем пути реформ.
Это недольство усиливается еще от прямой или косвенной поддержки со стороны Церквей и вообще Религии националистических движений, которые часто угрожают не только реформам, но и самому социальному спокойствию, а также внутреннему единству государств. Эскалация этого напряжения является, наверно, единственной реальной угрозой повернуть вспять ход реформ, и возложить большую ответственность за этот поворот на плечи представителей Церкви.
г. Церковь и, вообще, Религия сыграли, быть может, самую видную роль во всем развитии событий. Известное исходное и теоретическое противостояние религии и идеологии привело к институциональному отстранению религии в период создания союза государствевой власти и идеологии, но не сумело уничтожить ее влияние на общество. Диалектическое противостояние продолжалось в глубоком сознании верующих с удивительной напряженностью и непрерывностью.
Прикрытая или неприкрытая государственная поддержка принципов официальной идеологии оказалась недостаточной для того, чтобы затемнить социальную "лучезарность" Церкви, которая сохраняет неугасающее пламя религиозного сознания, пользуясь даже ограниченной свободой культа. Эта историческая стойкость религии в своем противостоянии с антирелигиозным догматизмом идеологии объясняет в большой степени и решимость инициаторов реформ заявить с самого начала о своем твердом намерении восстановить принцип религиозной свободы и об утверждении свободы совести. Постепенная реализация этого решения через сенсационные заявления и административные действия является, с одной стороны, признанием важной роли Церкви, а с другой — официальным поиском новых опор для выдвижения духа реформ народу. Итак, противоборство религии и идеологии ослабилось от широкой социальной реабилитации принципов религии, однако это не означало конец идеологии.